Иногда особенно болезненно ощущать уязвимость. Как подвид слабости, как крушение мечт, как рассыпающуюся картину не существовавшей опоры.
Уязвимость всегда связана с контактом, с несовершенным, дробящим ощущением неуместности, неприкаянности, отличия, которым нельзя гордиться и которому не доверяешь сам.
Я думаю о колком чувстве ревности, и об уместности терпимости. Я думаю, я хочу детской свободы сказать "моё" и не признавать никаких ограничений. Никакой "свободы другого", о которую нужно запинаться, потому что твоя свобода там кончается. Быть уверенным в своём праве и в том, что другой, другие - признают его.
Мне хотелось бы обнажения, полностью свободного от лицемерия и условностей. Если я делаю кому-то плохо, тем, что плохо мне - имею ли я право страдать? Где проходит граница между тем, чтобы оставаться собой и быть принятым и тем, чтобы жертвовать, между тем, чтобы жертвовать и тем, чтобы следовать своему желанию сделать что-то для кого-то?
Я думаю о том, чего я не выношу... Откуда происходит это неприятное ощущение уязвимости, из желания присвоить, из нетерпимости к тому, чтобы быть брошенным, может быть, не быть признанным и оцененным?
Бывают противоречивые эмоции, сродни смешению боли и удовольствия, когда испытываешь радость и огорчение одновременно, когда будто бы ненавидишь и желаешь зла, и в то же время тянешься чем-то внутренне светлым, ясным, удовлетворённым. И из-за этой внутренней противоречивости нет возможности компромисса обнажения, нет шансов быть правдивым, потому что и ярость неприятия, и жажда злорадства - они живые и правдивые, и также правдива гордость, радость, надежда на лучшее, и радость эта - столь же настоящая.
Внутренние бескрылые метания, антиприятженье, давящий усталостью жар, несостоятельность планов, путы, цепи. Иногда я блуждаю среди тысяч давно прописанных, установленных, решённых, обозначенных опор, и думаю об их иллюзорности, о том, насколько каждая из них и все они вместе взятые лишены внутреннего содержания.
Как не говорить о неважном, когда важное у каждого своё?